— Я знаю. Просто знаю и всё. Материнское сердце, если хотите, подсказывает.
Священник молчал. Ему приходилось выслушивать и не такое. Но эта женщина, ради которой его младший брат пошёл на преступление против самой Церкви, когда решил обвенчаться на своём острове по всем христианским законам… Когда хранил её тайну, говоря всем любопытным, что она — вдова… Что ж, если Господь не покарал их всех за такую страшную ложь, значит на то — Его воля, и кто он такой, чтобы решать иначе? Но вместе с тем… Узнай об этом архиепископ — одной епитимьей не отделаешься. Тут уже судом пахнет!
— Габриэла… — Отец Валентин решил рассказать ей всё. Джон уже мёртв, ему всё равно. А вот ему ещё жить. — Видишь ли… ты не имеешь права на этот дом.
— Как это? Я — вдова его владельца, он мой.
— Нет. Должен тебя разочаровать, — со вздохом сказал отец Валентин. — Дом и земли тебе не принадлежат. То есть, ты и твои потомки могут тут жить, но продать имение ты не можешь.
— С какой стати?
— После смерти последнего сына Уотерфолл переходит в собственность Святой Католической церкви.
— О, Господи! Чего я ещё об этой семье не знаю? Какие ещё скелеты хранятся в шкафах этого дома?
— Ты, наверное, невнимательно слушала то, что рассказывала тебе Энн. Кроме Джона, в семье было трое сыновей. Старший, Александер, и второй, Роберт, уже умерли. Оставались третий, Тимоти, и собственно, твой муж, Джонатан. Но Тимоти принял сан. Стало быть, после смерти троих сыновей, остаётся четвёртый. Священник.
— А почему я никогда не слышала об этом брате?
— Джон не хотел об этом распространяться, — уклончиво ответил отец Валентин.
— То-есть, это он наследует Уотерфолл и передаёт его в дар святой Церкви? Очень мило…
— Таков закон.
— … и согласно этого закона я ухожу из дома голая и босая?
— А ты точно решила уйти? Габриэла, это чистое безумие. Поверь, даже если у твоей дочери, не доведи Всевышний, был бы горб, один глаз и бородавка на пол-лица, она всё равно была бы желанной невестой. Ты легко найдёшь ей жениха. Да, я согласен, сэр Томас Бладнайф — не самый удачный вариант, и лично я не рискнул бы продать ему даже свою собаку, но ведь он не один на свете. В конце концов, может тебе стоит поехать ко двору и уж там…
— Нет, только не это! Я уже решила…
— Даю тебе время подумать.
— Я подумаю…
— Ну и славно!
— …и подумаю о том, что я смогу продать, что бы этому неизвестному брату-священнику досталось как можно меньше.
— Ты так его ненавидишь?
— Ненависть — это, конечно, перебор, но и любить мне его тоже не за что. А вы уверены, что он ещё жив?
— Абсолютно, — с грустной улыбкой сказал отец Валентин.
— И в любой момент может вышвырнуть меня из моего дома?!
— Нет. Если ты здесь живёшь, даже оставаясь незамужней вдовой, нет. Но продать дом другому ты не имеешь права. Вот так.
— Стало быть, расклад такой: либо я живу здесь в ожидании того, что мою дочь сожгут на костре за то, что она не такая, как все, либо спасаюсь бегством… в чём мать родила, так?!
Габриэла вскочила с изгороди, на которой они сидели, и принялась ходить туда-сюда, чтоб немного успокоиться и переварить ту информацию, которую так щедро вывалил на её многострадальную голову добрейший отец Валентин.
— А с чего ты взяла, что Юджинию обязательно…
— Да потому что! Знаю и всё! И не останусь тут ни дня лишнего. Хотите, чтоб я отдала всё церкви? На здоровье! Так уедем. В крайнем случае… О-о-о! — Габриэла остановилась, подняла указательный палец и просветлела лицом. — А у нас же ещё один дом есть! Приданое Юджи! Он не такой шикарный, но хоть что-то за него я получу. Всё ж не с пустыми руками…
Отец Валентин сидел с печальным видом, теребя уголок молитвенника.
— Габриэла… сядь.
— Что ещё? — Габриэла присела рядом и заглянула в глаза священника. — Чем ещё обрадуете, отче? Ещё что-нибудь, от чего я и упасть могу?
— Ты спрашивала, точно ли я знаю, что брат Джона жив. Точнее не бывает…
Габриэла молча ждала продолжения фразы. Отец Валентин вздохнул и отчётливо произнёс:
— До принятия сана меня звали Тимоти Сент-Джон Уотерфолл.
Повисла тишина, только птицы шуршали и чирикали в листве кладбищенских деревьев. Когда к Габриэле вернулся дар речи, она глупо захихикала.
— Ха… ха-ха… Вот это да! Так вы брат Джона?!
Священник кивнул.
— Что же вы раньше не сказали?!
— А зачем? Никто не думал, что тебе придёт в голову уезжать. А для слуг я был их пастырем, не им рассуждать, кто я такой… был раньше. В монастырь меня отдали лет семи, сейчас мне сорок два… Никому не приходило в голову сравнить того белобрысого мальчугана и меня, даже пятнадцать лет назад!
— Теперь понятно. Ну что ж… значит, теперь Уотерфолл ваш… а вы, в свою очередь, отдаёте его церкви. Ну да, оно понятно… Из сельского священника станете каким-нибудь епископом! Ладно, так уж и быть… А я всё равно ни дня тут не останусь. Дочь мне дороже груды ваших фамильных камней!
Отец Валентин встал. Габриэла тоже поднялась и стряхнула с подола травинку.
— Габриэла… Спасибо. Ты избавила меня от очень некрасивого поступка. И давай оставим наш разговор в тайне. Я связан клятвой о тайне исповеди, а вот тебя просто, по человечески, прошу: никому ничего не говори. И потом… Можешь забрать всё, что потом сможешь продать: драгоценности, скот… А от себя я тоже кое-что добавлю. Об этом только я и Джон знали. Ты ведь сама знаешь, кем был твой муж до возвращения в Уотерфолл. И он сам сказал тебе о том, что я был с ним на их острове. Он хотел обвенчаться с тобой по всем законам, для этого специально украл именно меня, привёз туда, но тебя уже не нашёл. Тогда он вернулся сюда, продал свой корабль, всю свою добычу, распустил команду…